Лоснящийся металлический стул был холоден, но Милания почти не чувствовала этого. Её босые ступни упирались в шершавый бетон пола гаража, колени были разведены в стороны так широко, как только могло её юное тело. Красная точка камеры на штативе горела немигающим циклопьим глазом. Она уже задрала серый топ до самой ключицы, и теперь её небольшая грудь, подрагивавшая от каждого прерывистого вдоха, была обнажена. В свете софитов бледная кожа казалась почти фарфоровой.

Взгляд её скользнул вниз, к мотку ярко-жёлтой ленты у неё на коленях. Чёрные буквы кричали: «ОСТОРОЖНО — НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ». Это был дешёвый реквизит из строительного магазина, купленный на сдачу, но сейчас он казался ей ключом к чему-то огромному и запретному.

— По закону провинции Онтарио, — начала она, и её голос, обычно звонкий, звучал нарочито ровно, как у диктора, зачитывающего устав. — Совершеннолетней можно появляться на публике топлесс. Но нижняя часть… должна быть прикрыта.

Она произнесла это, глядя прямо в объектив, будто объясняла правила игры невидимому судье. Но судья был лишь в её голове, а перед ней был лишь холодный глаз камеры и давящая тишина гаража, нарушаемая только шуршанием плёнки. Она оторвала кусок ленты. Звук был грубым и неприличным в этой тишине.

— Я сделаю круче, — уже не для камеры, а для самой себя прошептала она, и в углу её рта дрогнула тень улыбки.

Дрожащими, но точными пальцами она приложила один конец липкой полосы чуть выше тонкой, уже набухшей от возбуждения складки. Плотно прижала. Второй, свободный конец она взяла двумя пальцами и, закусив нижнюю губу, медленно, с сосредоточенным видом хирурга, начала вводить внутрь себя. Грубый материал скользил, царапал нежную слизистую, и это было одновременно невыносимо и божественно. Она ахнула, и ахнула не в камеру, а просто так, от неожиданности собственных ощущений. Влагалище жадно сжалось вокруг инородного предмета, впуская его всё глубже.

Когда снаружи остался лишь короткий «язычок», она аккуратно расправила его, прикрыв лобок. Но это была насмешка над прикрытием. Через прозрачную основу ленты всё было прекрасно видно — и розовый, влажный рельеф, и то, как лента врезается в плоть.

Милания посмотрела на экран телефона. Там была не она. Там была кукла с её лицом, заплетённым в два невинных хвостика, с блестящими от блеска губами… и с этим жёлтым клеймом между ног. Это зрелище заставило её сердце бешено заколотиться. Она нажала на пульт.

*Щелчок. Щелчок. Щелчок.*

Звук затвора был сухим и деловым, контрастируя с тем, что происходило в кадре. После третьего кадра её рука сама потянулась вниз. Средний палец скользнул под ленту, нашёл бугорок и сделал один быстрый, точный круг.

— Ах! — её тело дёрнулось, будто от удара током. Она зажмурилась. — Чёрт… Это будет самый дорогой контент в моей жизни…

Она встала. Лента внутри, промокшая, выскользнула с тихим, влажным звуком. Новый отрезок. Теперь она не села, а опустилась на корточки, приняв вызывающую, почти животную позу. Приклеила ленту по-другому — от лобка и назад, плотно запечатав себя. Встала, сделала шаг. Материал натянулся, обжимая и стимулируя при каждом движении.

Подойдя к стене, она развернулась к камере и снова медленно опустилась в присед. На этот раз она смотрела прямо в объектив, и её улыбка была уже совсем иной — не репетирующей оправдания школьницы, а знающей, дерзкой, порочной.

— Вот так ещё лучше, — прошептала она хрипло, и её голос был полон тёмной неги. — И точно по закону. Почти.

Она развела колени ещё шире, демонстрируя, как жёлтая полоса врезается, разделяет, лишь подчёркивая. Потом опустила ладони на внутреннюю сторону бёдер и с силой потянула их в стороны, заставляя суставы скрипеть. Дыхание её стало частым и прерывистым.

— Если я сейчас кончу… вы всё увидите, — выдохнула она, и в её словах была и угроза, и обещание, и мольба. Палец провёл по ленте сверху вниз, один раз, другой, сильнее, настойчивее. Тело выгнулось в тетиву, готовая сорваться. Но она замерла на краю, собрав всю волю в кулак.

— Нет, — хрипло рассмеялась она, открывая глаза. В них горел азарт. — Не сейчас. Сейчас будет ещё грязнее.

И она опустилась на четвереньки. Спина колесом, бёдра высоко. Новый кусок ленты тянулся от клитора и уходил в узкую щель между ягодиц. Она оглянулась через плечо — взгляд был мутным от возбуждения.

Правая рука опустилась между ног. Палец встал на середину жёлтой полосы и начал двигаться. Медленно. Вверх-вниз. Вдавливая грубый материал в себя. Трение становилось ритмичным, навязчивым.

— М-м-м… Вот так… — бормотала она, уже не следя за словами. — Подрочить себе нельзя… а по ленте… можно…

Темп ускорился. Она опустила голову, прижавшись лбом к холодному бетону, выставив себя ещё откровеннее. Левая рука потянулась назад, раздвигая ягодицы, подставляя всё под безжалостный глаз камеры. Движения пальца стали резкими, жёсткими, лишёнными всякой театральности. Это уже была не съёмка, а что-то иное.

Оргазм накатил внезапно и сокрушительно. Долгий, срывающийся стон вырвался из её горла, тело затряслось в конвульсиях, спина выгнулась неестественно. Она замерла, тяжело дыша, всем телом ощущая отголоски спазмов.

Потом медленно, как во сне, развернулась и села, раздвинув усталые ноги в последний раз. Она показала пальцем на помятую, мокрую ленту. Технически, запрет не был пересечён.

На её лице расцвела улыбка — усталая, победная, абсолютно откровенная в своей испорченности.

— Спасибо, что были со мной на первой, по-настоящему взрослой съёмке, — тихо, почти ласково, сказала она в камеру. — Скоро будет ещё… интереснее.

Красная точка погасла. В гараже воцарилась густая, полная запахов тишина. На бетоне, рядом с брошенной жёлтой лентой, лежала лишь тень от девушки, которая только что продала кусочек своей невинности за призрачную возможность стать кем-то другим.