блин, заклевали поэтов-любителей в соседней теме, честное слово... заклевали до такой степени, что хочется сказать: э, вы, критики хреновы! если считаете, что надо писать вот так и вот эдак, так хоть покажите, у кого слизывать!
давайте. любимое, интересное, то, на что стоит равняться... пишите, я почитаю. и не только я, надеюсь...
от себя. сначала только одно, но, боюсь, меня может понести, так что остановите, если чего...
Эдуард Асадов.
Мне уже не шестнадцать, мама!*
Ну, что ты не спишь и всё ждёшь упрямо? Не надо. Тревоги свои забудь. Мне ведь уже не шестнадцать, мама! Мне больше! И в этом, пожалуй, суть.
Я знаю, уж так повелось на свете, И даже предчувствую твой ответ, Что дети всегда для матери дети, Пускай им хоть двадцать, хоть тридцать лет.
И всё же с годами былые средства Как-то меняться уже должны. И прежний надзор и контроль, как в детстве, Уже обидны и не нужны.
Ведь есть же, ну, личное очень что-то! Когда ж заставляют: скажи да скажи! - То этим нередко помимо охоты Тебя вынуждают прибегнуть ко лжи.
Родная моя, не смотри устало! Любовь наша крепче ещё теперь. Ну, разве ты плохо меня воспитала? Верь мне, пожалуйста, очень верь!
И в страхе пусть сердце твоё не бьётся, Ведь я по-глупому не влюблюсь, Не выйду навстречу кому придётся, С дурной компанией не свяжусь.
И не полезу куда-то в яму, Коль повстречаю в пути беду, Я тотчас приду за советом, мама, Сразу почувствую и приду.
Когда-то же надо ведь быть смелее, А если порой поступлю не так, Ну, что ж, значит, буду потом умнее, И лучше синяк, чем стеклянный колпак.
Дай твои руки расцеловать, Самые добрые в целом светею Не надо, мама, меня ревновать, Дети, они же не вечно дети!
И ты не сиди у окна упрямо, Готовя в душе за вопросом вопрос. Мне ведь уже не шестнадцать, мама. Пойми. И взгляни на меня всерьёз.
Прошу тебя: выбрось из сердца грусть, И пусть тревога тебя не точит. Не бойся, родная. Я скоро вернусь! Спи, мама. Спи крепко. Спокойной ночи!
На старой осине в глуши лесной Жил леший, глазастый и волосатый. Для лешего был он еще молодой - Лет триста, не больше. Совсем незлой, Задумчивый, тихий и неженатый.
Однажды у Черных болот в лощине Увидел он девушку над ручьем, Красивую, с полной грибной корзиной И в ярком платьице городском.
Видать, заблудилась. Стоит и плачет. И леший вдруг словно затосковал... Ну как ее выручить? Вот задача! Он спрыгнул с сучка и, уже не прячась, Склонился пред девушкой и сказал:
- Не плачь! Ты меня красотой смутила. Ты - радость! И я тебе помогу! - Девушка вздрогнула, отскочила, Но вслушалась в речи и вдруг решила: "Ладно. Успею еще. Убегу!"
А тот протянул ей в косматых лапах Букет из фиалок и хризантем. И так был прекрасен их свежий запах, Что страх у девчонки пропал совсем...
Свиданья у девушки в жизни были. Но если по-честному говорить, То, в общем, ей редко цветы дарили И радостей мало преподносили, Больше надеялись получить.
А леший промолвил: - Таких обаятельных Глаз я нигде еще не встречал! - И дальше, смутив уже окончательно, Тихо ей руку поцеловал.
Из мха и соломки он сплел ей шляпу. Был ласков, приветливо улыбался. И хоть не руки имел, а лапы, Но даже "облапить" и не пытался.
И, глядя восторженно и тревожно, Он вдруг на секунду наморщил нос И, сделав гирлянду из алых роз, Повесил ей на плечи осторожно.
Донес ей грибы, через лес провожая, В трудных местах впереди идя, Каждую веточку отгибая, Каждую ямочку обходя.
Прощаясь у вырубки обгоревшей, Он грустно потупился, пряча вздох. А та вдруг подумала: "Леший, леший, А вроде, пожалуй, не так и плох!"
И, пряча смущенье в букет, красавица Вдруг тихо промолвила на ходу: - Мне этот лес, знаете, очень нравится, Наверно, я завтра опять приду!
Мужчины, встревожтесь! Ну кто ж не знает, Что женщина, с нежной своей душой, Сто тысяч грехов нам простит порой, Простит, может, даже ночной разбой! Но вот невнимания не прощает...
Вернемся же к рыцарству в добрый час И к ласке, которую мы забыли, Чтоб милые наши порой от нас Не начали бегать к нечистой силе!
Спасибо, Даемон. Присоединяюсь всей душой. Люблю поэзию и не люблю стихов, особенно стишат.
Шекспир. Из Гамлета.
Что человек, когда он занят только Сном и едой! Животное, не больше Тот, кто создал нас с мыслю столь общирной Глядящей и вперёд, и вспять, вложил в нас Не для того богоподобный разум, Чтоб праздно плесневел он. То ли это Забвенье скотское иль жалкий навик Раздумивать чрезмерно об исходе, - Мысль, где на долю смелости всегда Три доли мудрости, - я сам не знаю, Зачем живу, твердя: "Так надо сделать" Раз есть причина, воля, мощь и средства, Чтоб это сделать
* * * Никогда ни о чем не жалейте вдогонку! Если все, что случилось, нельзя изменить, Как записку из прошлого, грусть свою скомкав, С этим прошлым порвите непрочную нить.
Никогда не жалейте о том, что случилось, Иль о том, что случится не может уже... Лишь бы озеро вашей души не мутилось, Да надежды, как птицы парили б в душе.
Не жалейте своей доброты и участья. Если даже за все вам - усмешка в ответ. Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство... Не жалейте, что Вам не досталось ИХ БЕД.
Никогда, никогда ни о чем не жалейте - Поздно начали вы или рано ушли. Кто-то пусть гениально играет на флейте, Но ведь песни берет он из Вашей души.
Никогда, никогда ни о чем не жалейте - Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви... Пусть другой гениально играет на флейте, Но еще гениальнее слушали вы!
Чертог сиял. Гремели хором Певцы при звуке флейт и лир. Царица голосом и взором Свой пышный оживляла пир; Сердца неслись к ее престолу, Но вдруг над чашей золотой Она задумалась и долу Поникла дивною главой...
И пышный пир как будто дремлет: Безмолвны гости. Хор молчит. Но вновь она чело подъемлет И с видом ясным говорит: - В моей любви для вас блаженство. Блаженство можно вам купить... Внемлите ж мне: могу равенство Меж нами я восстановить. Кто к торгу страстному приступит? Свою любовь я продаю; Скажите: кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою? -
Рекла - и ужас всех объемлет, И страстью дрогнули сердца. Она смущенный ропот внемлет С холодной дерзостью лица, И взор презрительный обводит Кругом поклонников своих... Вдруг из толпы один выходит, Вослед за ним и два других. Смела их поступь; ясны очи; Навстречу им она встает; Свершилось: куплены три ночи, И ложе смерти их зовет.
--
Благословенные жрецами, Теперь из урны роковой Пред неподвижными гостями Выходят жребии чредой. И первый - Флавий, воин смелый, В дружинах римских поседелый; Снести не мог он от жены Высокомерного презренья; Он принял вызов наслажденья, Как принимал во дни войны Он вызов ярого сраженья. За ним Критон, младой мудрец, Рожденный в рощах Эпикура, Критон, поклонник и певец Харит, Киприды и Амура. Любезный сердцу и очам, Как вешний цвет едва развитый, Последний имени векам Не передал. Его ланиты Пух первый нежно отенял; Восторг в очах его сиял; Страстей неопытная сила Кипела в сердце молодом... И грустный взор остановила Царица гордая на нем.
--
- Клянусь, о матерь наслаждений, Тебе неслыханно служу, На ложе страстных искушений Простой наемницей всхожу. Внемли же, мощная Киприда, И вы, подземные цари, О боги грозного Аида, Клянусь - до утренней зари Моих властителей желанья Я сладострастно утомлю И всеми тайнами лобзанья И дивной негой утолю. Но только утренней порфирой Аврора вечная блеснет, Клянусь - под смертною секирой Глава счастливцев отпадет.
--
И вот уже сокрылся день. Восходит месяц златорогий. Александрийские чертоги Покрыла сладостная тень. Фонтаны бьют, горят лампады, Курится легкий фимиам, И сладострастные прохлады Земным готовятся богам. В роскошном сумрачном покое, Средь обольстительных чудес, Под сенью пурпурных завес, Блистает ложе золотое.
Чертог сиял. Гремели хором Певцы при звуке флейт и лир. Царица голосом и взором Свой пышный оживляла пир; Сердца неслись к ее престолу, Но вдруг над чашей золотой Она задумалась и долу Поникла дивною главой...
И пышный пир как будто дремлет: Безмолвны гости. Хор молчит. Но вновь она чело подъемлет И с видом ясным говорит: - В моей любви для вас блаженство. Блаженство можно вам купить... Внемлите ж мне: могу равенство Меж нами я восстановить. Кто к торгу страстному приступит? Свою любовь я продаю; Скажите: кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою? -
Рекла - и ужас всех объемлет, И страстью дрогнули сердца. Она смущенный ропот внемлет С холодной дерзостью лица, И взор презрительный обводит Кругом поклонников своих... Вдруг из толпы один выходит, Вослед за ним и два других. Смела их поступь; ясны очи; Навстречу им она встает; Свершилось: куплены три ночи, И ложе смерти их зовет.
--
Благословенные жрецами, Теперь из урны роковой Пред неподвижными гостями Выходят жребии чредой. И первый - Флавий, воин смелый, В дружинах римских поседелый; Снести не мог он от жены Высокомерного презренья; Он принял вызов наслажденья, Как принимал во дни войны Он вызов ярого сраженья. За ним Критон, младой мудрец, Рожденный в рощах Эпикура, Критон, поклонник и певец Харит, Киприды и Амура. Любезный сердцу и очам, Как вешний цвет едва развитый, Последний имени векам Не передал. Его ланиты Пух первый нежно отенял; Восторг в очах его сиял; Страстей неопытная сила Кипела в сердце молодом... И грустный взор остановила Царица гордая на нем.
--
- Клянусь, о матерь наслаждений, Тебе неслыханно служу, На ложе страстных искушений Простой наемницей всхожу. Внемли же, мощная Киприда, И вы, подземные цари, О боги грозного Аида, Клянусь - до утренней зари Моих властителей желанья Я сладострастно утомлю И всеми тайнами лобзанья И дивной негой утолю. Но только утренней порфирой Аврора вечная блеснет, Клянусь - под смертною секирой Глава счастливцев отпадет.
--
И вот уже сокрылся день. Восходит месяц златорогий. Александрийские чертоги Покрыла сладостная тень. Фонтаны бьют, горят лампады, Курится легкий фимиам, И сладострастные прохлады Земным готовятся богам. В роскошном сумрачном покое, Средь обольстительных чудес, Под сенью пурпурных завес, Блистает ложе золотое.
Чертог сиял. Гремели хором Певцы при звуке флейт и лир. Царица голосом и взором Свой пышный оживляла пир; Сердца неслись к ее престолу, Но вдруг над чашей золотой Она задумалась и долу Поникла дивною главой...
И пышный пир как будто дремлет: Безмолвны гости. Хор молчит. Но вновь она чело подъемлет И с видом ясным говорит: - В моей любви для вас блаженство. Блаженство можно вам купить... Внемлите ж мне: могу равенство Меж нами я восстановить. Кто к торгу страстному приступит? Свою любовь я продаю; Скажите: кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою? -
Рекла - и ужас всех объемлет, И страстью дрогнули сердца. Она смущенный ропот внемлет С холодной дерзостью лица, И взор презрительный обводит Кругом поклонников своих... Вдруг из толпы один выходит, Вослед за ним и два других. Смела их поступь; ясны очи; Навстречу им она встает; Свершилось: куплены три ночи, И ложе смерти их зовет.
--
Благословенные жрецами, Теперь из урны роковой Пред неподвижными гостями Выходят жребии чредой. И первый - Флавий, воин смелый, В дружинах римских поседелый; Снести не мог он от жены Высокомерного презренья; Он принял вызов наслажденья, Как принимал во дни войны Он вызов ярого сраженья. За ним Критон, младой мудрец, Рожденный в рощах Эпикура, Критон, поклонник и певец Харит, Киприды и Амура. Любезный сердцу и очам, Как вешний цвет едва развитый, Последний имени векам Не передал. Его ланиты Пух первый нежно отенял; Восторг в очах его сиял; Страстей неопытная сила Кипела в сердце молодом... И грустный взор остановила Царица гордая на нем.
--
- Клянусь, о матерь наслаждений, Тебе неслыханно служу, На ложе страстных искушений Простой наемницей всхожу. Внемли же, мощная Киприда, И вы, подземные цари, О боги грозного Аида, Клянусь - до утренней зари Моих властителей желанья Я сладострастно утомлю И всеми тайнами лобзанья И дивной негой утолю. Но только утренней порфирой Аврора вечная блеснет, Клянусь - под смертною секирой Глава счастливцев отпадет.
--
И вот уже сокрылся день. Восходит месяц златорогий. Александрийские чертоги Покрыла сладостная тень. Фонтаны бьют, горят лампады, Курится легкий фимиам, И сладострастные прохлады Земным готовятся богам. В роскошном сумрачном покое, Средь обольстительных чудес, Под сенью пурпурных завес, Блистает ложе золотое.
Я тебя представляю Поспешно шагающей к дому и На поклоны отзывчивой. Голову часто клоня, Ты кому-то киваешь. Я знаю, твои все знакомые Посмелели с тех пор, Как в столице Не стало меня.
Я тебя представляю И дома, Неслышно ступающей, Представляю за книгой, Под лампою - в светлом кругу. Я тебя представляю Немножко-немножко скучающей, Но влюбленной в меня Я представить тебя Не могу.
Быть женщиной - что это значит? Какою тайною владеть? Вот женщина. Но ты незрячий. Тебе ее не разглядеть. Вот женщина. Но ты незрячий. Ни в чем не виноват, незряч! А женщина себя назначит, как хворому лекарство - врач. И если женщина приходит, себе единственно верна, она приходит - как проходит чума, блокада и война. И если женщина приходит и о себе заводит речь, она, как провод, ток проводит, чтоб над тобою свет зажечь. И если женщина приходит, чтоб оторвать тебя от дел, она тебя к тебе приводит. О, как ты этого хотел! Но если женщина уходит, побито голову неся, то все равно с собой уводит бесповоротно все и вся. И ты, тот, истинный, тот, лучший, ты тоже - там, в том далеке, зажат, как бесполезный ключик, в ее печальном кулачке. Она в улыбку слезы спрячет, переиначит правду в ложь... Как счастлив ты, что ты незрячий и что потери не поймешь.
Среди других играющих детей Oна напоминает лягушонка. Заправлена в трусы худая рубашонка, Колечки рыжеватые кудрей Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы, Черты лица остры и некрасивы. Двум мальчуганам, сверстникам ее, Отцы купили по велосипеду. Сегодня мальчики, не торопясь к обеду, Гоняют по двору, забывши про нее, Она ж за ними бегает по следу. Чужая радость так же как своя Томит ее и вон из сердца рвется, И девочка ликует и смеется, Oхваченная счастьем бытия. Ни тени зависти, ни умысла худого Еще не знает это существо. Ей все на свете так безмерно ново, Tак живо все, что для иных мертво! И не хочу я думать, наблюдая, Что будет день, когда она, рыдая, Увидит с ужасом, что посреди подруг Она всего лишь бедная дурнушка! Мне верить хочется, что сердце не игрушка, Сломать его едва ли можно вдруг! Мне верит хочется, что чистый этот пламень, Который в глубине ее горит, Bсю боль свою один переболит И перетопит самый тяжкий камень! И пусть черты ее нехороши И нечем ей прельстить воображенье, Mладенческая грация души Уже сквозит в любом ее движенье. А если это так, то что есть красота И почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, Или огонь, мерцающий в сосуде?
Девушка, вспыхнув, читает письмо. Девушка смотрит пытливо в трюмо. Хочет найти и увидеть сама То, что увидел автор письма.
Тонкие хвостики выцветших кос, Глаз небольших синева без огней. Где же "червонное пламя волос"? Где две "бездонные глуби морей"?
Где же "классический профиль", когда Здесь лишь кокетливо вздернутый нос? "Белая кожа"... но, гляньте сюда, Если он прав, то куда же тогда Спрятать веснушки? Вот в чем вопрос!
Девушка снова читает письмо, Снова с надеждою смотрит в трюмо. Смотрит со скидками, смотрит пристрастно, Ищет старательно, но... напрасно!
Ясно, он просто над ней пошутил. Милая шутка! Но кто разрешил?! Девушка сдвинула брови. Сейчас Горькие слезы брызнут из глаз...
Как объяснить ей, чудачке, что это Вовсе не шутка, что хитрости нету! Просто, где вспыхнул сердечный накал, Разом кончается правда зеркал!
Просто весь мир озаряется там Радужным, синим, зеленым... И лгут зеркала. Не верь зеркалам! А верь лишь глазам влюбленным!